— У вашей дочери аллергия на обычную пыль. Достаточно редкое явление, лечится морским воздухом. О переезде ближе к Южному берегу, например, не задумывались?

— Вообще-то нет — растерялась мама.

— А я бы вам рекомендовал задуматься. Вам же нужен здоровый ребёнок?

Любой переезд приводит к переменам, в моём случае — к смене школы. Насмотревшись советских фильмов про новеньких в классе и трижды прочитав книгу «Чучело», я готова к самому страшному. День икс наступает во время первого знакомства с новой классной руководительницей, преподавателем русского языка и литературы. Тогда в кабинет неожиданно ввалилась разноцветная толпа. Как оказалось, это мои новые одноклассники, которых в последние летние дни добровольно-принудительно собрали на школьный субботник. Среди загоревших и слегка припылённых шумных ребят я запоминаю одну девочку. У неё такие же туфли, как у меня. Только мои голубые, а её розовые. Это Олька — отличница, внучка одного из преподавателей школы и, конечно же, главная красавица класса.

Первое сентября прошло быстро. После торжественной линейки, мы с несколькими новыми подружками бежим в кинотеатр «Москва», который находится в одной остановке от школы. Смотреть фильм про мультяшного рыжего кота «Гарфилда» и есть солёный попкорн. Спустя несколько месяцев я пересела с первой парты за вторую — к Ольке. Город меня принял с первого сказанного «привет».

В моей школе можно было не знать любой предмет, но только не историю города. У нас даже организовали отдельный факультатив «Севастополеведение» — личная инициатива бессменного директора школы. На всех торжественных мероприятиях она появлялась в одной и той же одежде: бежевые брюки со стрелками и тёмно-синяя блузка в крупный цветок. Неизменными, как восходы и закаты, были и её слова о том, что всем нам нужно гордиться «великим городом русской славы», она начинает и заканчивает ими свои речи до сих пор.

— Тут журнал «Фокус» объявил конкурс, между прочим. Сколько-то там причин, по которым я люблю свой город, — пишет мне Ёлка (вообще её зовут Лена, но свои называют Ёлкой. И никакая она мне не тётя, а лучшая подруга мамы). У Ёлки была мысль сделать из меня писательницу, журналистку или на худой конец копирайтера.

— Мне 14 лет, я учусь в школе, а ты говоришь про конкурс в серьёзном издании.

— Мы не скажем никому, сколько тебе лет. Город ты любишь, а он любит тебя. Да и пишешь хорошо.

— То, что я пишу хорошо, ты по переписке поняла?

— Мне нравится, как ты строишь диалоги в аське. Садись и думай без разговоров!!!

Три восклицательных знака в конце предложения — это серьёзно. Лучше не злить. Ради такого случая я даже сделала новую фотографию и придумала дурацкий псевдоним. Через пару недель Ёлка мне позвонила: «Пойди и купи журнал». Яркая обложка, тема выпуска: «55 лучших городов для жизни в Украине». Пролистала до нужной страницы и замерла. С правого верхнего угла на меня смотрела… я и переделанный редактором корявенький, но очень знакомый текст.

Можно сколько угодно краснеть за первую публикацию. Но я хорошо помню, как она появилась. Я приехала вечером на центральную площадь Нахимова и описала сюжеты, которые увидела, в течение пяти минут. Потому что всё, что тогда происходило вокруг меня, было причиной обожать свой город и смотреть на него влюблённым детским взглядом.

И раз уж речь о центре города, отдельного упоминания заслуживает «Ракушка», городская сцена под открытым небом. За столиками здесь постоянно играют в шахматы. Но это очень странный чемпионат. Мне всегда казалось, что в нём выигрывает не тот, кто удачно провёл партию, а тот, кто громче всех стукнул фигуркой по чёрно-белой доске. Впечатляли и концерты, которые устраивали дамы преклонного возраста, абсолютно спонтанно и неожиданно для окружающих. В репертуаре: «Севастопольский вальс», «Заветный камень», «Тёмная ночь» и «Легендарный Севастополь», конечно. Они исполняли их хором, акапельно, но если в поющей компании находился человек с баяном или гармошкой, концерт затягивался на неопределённое время.

«Мирка» — название когда-то существовавшего севастопольсткого чата от одного из городских провайдеров. По вечерам она оживала. У каждого здесь был свой ник, это было время расцвета так называемого «языка падонков», он же «олбанский». Поэтому переписка в общих чатах больше напоминала бред сумасшедшего, нежели общение. Йа_креведко каждые пять минут заявляла, что «аффтар жжот», Медвед писал длинные сообщения «ЗаБоРчИкОм», и от такого текста уставали глаза, модераторы не успевали банить за нецензурную брань. Ночи напролёт огромное количество людей общалось друг с другом. Иногда мы собирались узкой компанией на «220» (Синопская лестница, находится в центре города, ведёт к площади Лазарева. — Фокус) и пили контрабандный коньяк, который ребята покупали у матросов. Он был красивого янтарного цвета, в меру терпкий и оставлял во рту шоколадное послевкусие. Я никогда больше не пила такого.

«Мирка» — это было не только весело, но и удобно. Моя соседка тоже чатилась и любила громкую музыка. Достаточно было написать ей в чате «Насть, сделай потише», и не надо было стучать шваброй в потолок, бить по батареям или подниматься на этаж выше. Иногда мы с Настей обсуждали и более серьёзные темы:

— Хочу замуж за моряка! — заявила соседка после неудавшегося романа с мальчиком, который учился на класс старше. Её мечта была неоригинальной, если честно.

— Почему именно за моряка?

— Они по восемь-девять месяцев в море и только два на берегу. Идеальный график, будем чаще видеться — разведёмся. Я себя знаю. Да и потом, я тоже хочу в старости ходить в бархатных платьях под ручку со своими подружками в театр.

Это она вспоминает жён отставных офицеров, которых мы часто видели в театре Матросского клуба. По выходным они приходили сюда на постановки, обязательно в вечерних платьях, увешанные украшениями как новогодние ёлки, и занимали места в первых рядах.

— Где ты учишься?

— В художественном училище.

— Круто, на дизайнера? А чем именно хочешь заниматься? Ландшафт? Интерьеры? Или одежда?

Если честно, я вообще не хотела быть дизайнером. Я хотела сбежать из школы, потому что находиться ещё два года в сидячем положении и делать вид, что мне понятна таблица Брадиса, больше не могла. Скорее всего, меньше чем через месяц новой учебной четверти у меня бы начались серьёзные проблемы. Дневник за 9-Б пестрил двойками по поведению: «не явилась на урок», «нагрубила преподавателю по алгебре», «читала под партой книгу, вместо учебника по химии». Чтобы не доставлять хлопот ни себе, ни людям, пришлось подобрать хоть какую-то альтернативу. Знакомые были в лёгком шоке, я никогда не рвалась к высотам художественного Олимпа. Больше всех нервничал отец: «и что это ты придумала, какое ещё училище? Это что, как ПТУ, что ли? Моя дочь будет учиться в ПТУ?! Ты что, глупая?» После долгих уговоров и рассказов про новое учебное заведение он переключил тон с возмутительного на ироничный: «ну-ну, поступит она. Ты же рисовать не умеешь». Было так обидно, что я неожиданно для себя неплохо сдала экзамены и стала студенткой. Скорее от злости, а не из-за таланта.

Двухэтажное блеклое здание 60-х годов внешне не очень напоминало храм изобразительного искусства. С каждым полугодием работать приходилось всё больше, иногда мы даже оставались ночевать в училище. Самые стойкие дремали, упёршись головой в мольберт. Здорово, если в это время они занимались графикой. Хуже было с живописью — акварель хоть и краска на водной основе, но с лица и волос смывалась плоховато. Обычно, когда глаза совсем слипались, мы составляли в ряд стулья, стелили на них верхнюю одежду, клали под голову драпировки для натюрмортов и моментально проваливались в сон, пока просыхал клей или первый слой краски. Спали среди гипсовых скульптур, глиняных горшков, под звук работающего пульверизатора с краской. На втором этаже изготовлялся планшет по композиции. А неожиданный грозный крик «если вы толкнёте мне стол, я убью вас» означал одно из двух — или делалась прорисовка внутренних линий детали на чертеже, или последние буквы жидкой тушью для экзамена по шрифтам.

Был у нашей группы и свой любимчик — настоящий человеческий череп. Мы рисовали его на втором курсе, неоригинально назвали Йориком, чуть не отломали ему челюсть и случайно «выбили» один зуб. Кстати, о черепах. По ночам мы не только рисовали, клеили, мазали, растушёвывали, красили, но и рассказывали друг другу страшилки. Одна из любимых — о том, что в этом самом севастопольском училище был студент, который от ревности убил свою возлюбленную. А из её черепа сделал себе подставку под карандаши.

Ещё мы с группой раз в полгода выбирались на пленэры. Ездили по Крыму или выходили рисовать в Севастополе. «Марина, ты сейчас делаешь карандашный набросок Графской пристани, с захватом одного из львов. Только, пожалуйста, без особой детализации, у тебя 15 минут» — это наш преподаватель раздаёт задания. Мы писали невысокие белые здания из инкерманского известняка. Делали с натуры эскизы советских мозаик на фасадах. Раскладывали на светотень памятник «Матросу и Солдату».

Я из Крыма, поэтому научилась плавать раньше, чем ходить. Кажется, если в твоём городе есть Чёрное море, больше не нужно никаких достопримечательностей. Честное слово, море — лучшая из увиденных мною картин. Это самая изысканная из всех существующих скульптур. Море — это захватывающая и неповторимая кинолента, которую хочется пересматривать. Это мелодия, достойная быть на вечном повторе и не надоесть. Никогда не понимала, почему слово «море» среднего рода. Оно ведь живее всех живых. Я столько раз без оглядки бросалась к нему с пирса, со скалы, даже с кормы затонувшего корабля, и оно всегда меня принимало. Кроме одного раза.

Что делают люди в последние минуты? У кого-то перед глазами пролетает вся жизнь, кто-то мысленно просит прощения у своих близких. Некоторые начинают молиться. Что сделала я? Ничего. Замерла, успокоилась и впала в «энергосберегающий режим». Ровно через секунду я смогла сделать такой необходимый вдох. Через несколько минут волны сами вынесли меня на берег пустого дикого пляжа. Не знаю, сколько я так пролежала, не в силах ни встать, ни надышаться. У меня было две новости: хорошая и плохая. Плохая — город чуть меня не утопил. Хорошая — одновременно с этим он преподал мне важный урок.

— Оля… Это что? — Я в ужасе смотрела на 25 сумок, которые заняли практически всю прихожую.

— Вещи мои, — пожала плечами подруга.

— Ты сдурела, да? Как мы это повезём?

— На машине вообще-то. Переезд значит переезд, тут всё только самое необходимое. Мне же хватит одиннадцати пар обуви? Я не собираюсь мотаться каждый раз за забытым платьем. И вообще, мы в Киев надолго.

Я посмотрела на свои два чемодана и вздохнула. Олька закончила школу с золотой медалью и поступила в столицу на бюджет. И я поступила. Случайно. На факультет журналистики. Родственники, как всегда, пребывали в шоке, ведь ничто не предвещало беды. Я успешно окончила второй курс художки и ехала погулять в Киев на пару дней за компанию с подругой, пока она будет решать вопросы с документами. Погуляла. Всё дело в том, что в свои 16 лет мне было важно найти профессию по душе, в то же время мне совсем не хотелось уезжать из любимого города, где всё было налажено и понятно. Тогда вмешалась Ёлка, она сказала «включи мозги», я послушалась и не пожалела.

Мой маленький личный план был идеален со всех сторон: жить в украинской столице, учиться профессии, которая имеет все шансы стать любимой, лучшая подруга — рядом. Приехать домой можно в любой момент, ночь в поезде — и с утра ты на севастопольском вокзале. По окончании университета подписать контракт с любым украинским телеканалом, возвращаться и заниматься региональной журналистикой дома, в Крыму. В первую ночь после переезда мы синхронно ревели с Олей в подушки. А когда заснули под утро, мне снился город, из которого я уехала и в который собиралась вернуться через несколько лет.

— А ты же из Симф…

— Из Севастополя.

— В нём, кажется, нет моря. Или есть?

Вот как люди это делают, а? Как вообще Севастополь можно спутать с любой другой географической точкой? Это как перепутать Эдуарда Мане и Клода Моне. То же самое, что сказать «Австрия, ой в смысле, Австралия». Как спутать Латвию и Литву, Иран и Ирак, Швейцарию со Швецией, Самару с Саратовом, Бухарест с Будапештом, Черниговскую и Черновицкую области, Чехию и Чечню, в конце концов. Абсурд ведь, ничего кроме общего произношения. Наверное, этой удивительной способностью обладают все влюблённые — замечать исключительное в объекте своего обожания и постоянно выделять его на фоне остальных.

— Я бы никогда в жизни не сказал, что ты из Севастополя, — говорит мой будущий коллега, крымский татарин, тоже из Крыма. Мы познакомились в Киеве.

— Почему это?

— Ну, ты такая… нормальная, — он долго подбирает слова. — В смысле незлая и не пафосная.

— Как будто в Севастополе все злые и пафосные, — я уже готова привести массу доказательств его неправоты.

— Мне так почему-то всегда казалось, что это город, который не любит и не принимает чужих. Даже не так, большинству жителей просто не интересно, что творится вне вашего маленького мирка. Не обижайся только.

Диалог всплыл в памяти только сейчас, когда в заголовке автоматически написала «Акъяр». Это название город имел задолго до того, как стал Севастополем. Кстати, здесь до сих пор только одна мечеть и нет ни одного заведения, где можно съесть настоящий янтык или выпить сютлю каве.

Я слушала молча. Почему-то вспомнилось, что тубус с экзаменационными работами последней сессии из художки остался в Севастополе. Я оставила в этом городе миллионы важных разговоров, ночных звонков, школьных переписок. Там остались летние ночи в палатках, звон бутылок и несколько гитарных аккордов. На нашем с Олькой месте, где мы вечерами пили кофе и болтали обо всём на свете, сейчас кто-то, наверное, сидит. Закаты остались, самые невероятные, потому что нигде таких нет. Парапет метровый, с которого неудачно прыгнула, тоже остался там. Впрочем, в данном случае обмен равноценный: он мне на память оставил два шрама на коленях. А ещё в этом городе осталась первая любовь, конечно же, несчастная, как и полагается первой любви.